Запорожцы знают, что "Barannik" – это галерея в самом конце проспекта. Некоторые даже заходили туда на выставку или лекцию. Однако, мало кто знает, что эту галерею Юрий Баранник основал в собственной квартире фактически на спор, а первая выставка там была отнюдь не о прекрасном (в привычном понимании). Как это удалось программисту и музыканту из Новосибирска, читайте в интервью для 061.
Мой дед родился в Запорожье еще в дореволюционное время. Отец выучился на летчика, но судьба распорядилась так, что работал на «Запорожстали» электриком, пока не началась война: пытался пойти в партизаны, но его эвакуировали в Сибирь вместе с «Запорожсталью». Так он начал работать в Новосибирске. Там родились мы с братом.
Новосибирск – это студенческий город, сибирский Харьков. В 1973 году я поступил в Новосибирский электротехнический институт на «вычислительную технику» и получил образование инженера системотехника с уклоном на информационных технологиях.
Там нас учили не признавать авторитеты. Нет разницы, общаешься ли ты с сантехником или академиком – всегда нужно находить что-то общее. Наверное, эта закалка и дала понимание, что можно смело заниматься, чем угодно.
В советское время у слова «дилетант» появилась такая окраска: человек, который не разбирается ни в чем. А раньше было наоборот: человек, который нормально разбирается во многих вещах. Так же и мне были знакомы и компьютеры, и живопись, я писал песни. Еще в 10-м классе собрал музыкальную группу. У нас был лучший коллектив: по тем временам мы могли на танцах снять полдиска Deep Purple in Rock и первое отделение танцев один в один сыграть. Помогал нашей группе Олег Иванов, написавший музыку к песне «Мы хлеба горбушку – и ту пополам…» (речь о тогдашнем гимне молодежи, песне «Товарищ», которую исполняла сначала Аида Ведищева, а позже – Лев Лещенко, – 061) давал мне уроки по композиции, курировал нашу рок-группу.
Вот одна из мелодий, которую Юрий написал еще в юношестве. Он уже тогда любил экспериментировать: вальса на 4/4 не существует, так как его принято играть в 3/4, однако Баранник создал свой, новый, вальс.
А потом меня распределили как компьютерщика на автозавод. В 1977 году собирали лучшие кадры со всей страны, чтобы запустить быстро конвейер с «Жигулями», и нас со всех ведущих университетов собирали: с Москвы, Питера, Казани, Новосибирска. Сто человек прислали в Тольятти и сразу дали жилье. Вы понимаете, что это было по тем временам? Я, молодой специалист, приезжаю, а у меня в верхнем ящике стола лежат ордер и ключ. Конечно, дали по комнате, но это было свое жилье.
Строился завод в степи и строился город – сразу тысяч на 200 – 300 человек. Закладывалось четырехполосное движение автомобилей, переходы… А там три-четыре автомобиля в день проезжали. Потом, конечно, все разрослось. И я всегда провожу эту параллель с ДнепроГЭСом и Шестым поселком – тогда тоже строили одновременно и город, и ДнепроГЭС. На Шестой поселок выделили в два раза больше денег, чем на ДнепроГЭС: настолько дорогая была инфраструктура и настолько современные использовались материалы.
В Тольятти было то же самое, что и в Запорожье: собрали со всей страны работяг.
Понятное дело, о культуре там не было речи, ведь 200 тысяч людей сорвали с их мест, и они должны были как-то там прижиться. Было два праздника: День получки и День аванса каждый месяц.
А в Запорожье приехали люди, которые хотели получить новые документы, как-то изменить свою биографию – получить справку, что ты строил ДнепроГЭС и жить дальше, несмотря на то, что ты «кулак недорезанный».
Но есть отличие. В Запорожье была историческая основа – Александровск, а Новый Тольятти построили в степи – там не было никакой истории: огромные 16-ти и 24-этажные дома, широкие улицы, пивбары, рестораны, танцплощадки, огромное водохранилище…
Казалось бы, живи да радуйся. Но нет ощущения старины – это как всю жизнь прожить, не выезжая с Бабурки.
Поэтому я собрался оттуда уезжать и подал заявление, сдал квартиру и уехал в Киев – там у меня брат был, да и работу я, думал, там найду.
Мне предложили работать начальником бюро в Припяти. И вот Бог меня увел оттуда! Это был 1980-й год, за шесть лет до аварии.
А в Запорожье у нас с XIX века был клан Баранников: братья, дядьки, тетки. Говорят: «Что ты там в Киеве? Приезжай в Запорожье, работу найдем, квартиру найдем». Так я устроился в Научно-исследовательский институт, а потом в "Днепроэнерго". Работал и в Беларуси, но вернулся в Запорожье и вот уже больше 20 лет не сотрудничаю с государством – у меня в трудовой больше ничего не записано. Я частный предприниматель: не хожу на службу, никому не кланяюсь, делаю то, что доставляет мне удовольствие.
Галерея «Barannik» – это моя квартира, которую я выменял за другую свою и отцовскую. Сначала у меня здесь был магазин – я занимался светодизайном, поставлял технику. А в галерею я превратил квартиру на спор.
Мне сказали, что невозможно в этом городе открыть галерею современного искусства – в 2006 я ее открыл: просто повесил вывеску, а сам переехал жить на дачу.
Первым проектом, который здесь выставлялся, был «Кэмп» – это такая разновидность китча. Первая выставка была двойная: были работы известного искусствоведа и художника Глеба Вышеславского и художника Виктора Покиданца. У Вышеславского были огромные фотографии поломанных игрушек, свалки игрушек. У Виктора была серия картин, изображавших то, что остается на клеенке, когда от нее отдирают конфетные фантики (например, когда остается надпись типа «Кизил» или «Фабрика имени Клары Цеткин»). Я их называл «дампами» – это программистское понятие, означающее «снимок памяти».
Кроме того, на стенах висели длинные полоски искусственного меха, в который были вмонтированы фотографии в желто-серых тонах – красивые абстракции. Мы их называли «Весеннее говно Подола», ведь на фотографиях была земля, которую обнажила оттепель: снег сошел, и стало видно все, что осталось на земле.
И вот это направление китча, кэмпа: с одной стороны, это искусством и не назовешь, но это вроде как стеб – противовес классическому искусству. Такая была первая выставка. Сначала было не много людей – приходили и спрашивали: «А где картины? Почему вы Веласкеса или Рубенса не привезете?».
Первый год ушел на то, чтобы привить толерантность у людей, что искусство может быть разным.
С тех пор мы провели около 400 выставок, презентаций, квартирников и прочих мероприятий.
Я тоже периодически что-то создавал и выставлялся. Вот эта работа, например, называется «Бабушка-Смерть несет на Рождество подарки своим внучкам – маленькие коски» (смеется).
Я делал разные вещи. Например, макет, который демонстрирует 5 основных отличий конструктивистской / модернистской архитектуры Ле Карбюзье. На нем я объясняю основные принципы, отсюда начинаю лекцию о Шестом поселке. Есть четыре картины серии «Год птицы», занимался активно объемными картинами.
Были персональные выставки фотографий. Завешивал весь холл филармонии портретами – около 500 снимков. Сам снимал кино, писал к нему музыку
Запорожье, к сожалению, мне никогда не нравился своей серостью. Я пытаюсь его сделать более комфортным – иногда кажется, что не получается, и опускаются руки. Детям привить любовь к городу тоже не получилось: старшая дочь сейчас работает искусствоведом во Флоренции.
Галерея денег не приносит. В Запорожье трудно найти покупателя, который может предложить нормальные деньги: за все это время я продал работ десять. Чтобы выжить, надо продавать работ по 20 каждый год. У нас нет рынка современного искусства, поэтому проект не работает как коммерческий. Поэтому есть люди, которые помогают с коммунальными платежами, есть подработки: всякие проекты, кафешки. Мы с женой занимаемся еще и реставрацией фарфоровых изделий.
Последние пять лет мы занимаемся образованием, просветительством в сфере искусства и архитектуры. Кроме лекций и экскурсий, каждый год мы проводим в галерее "Неделю конструктивизма", а также фестиваль ленд-арта в урочище Сагайдачном. Это тоже воспитывает уважение к архитектуре города и толерантность к искусству.
Пространство вокруг вообще меняется очень медленно. Показатель отсутствия толерантности был в реакции на памятник Джону Леннону – толерантности к искусству в городе нет. Они не видели, что творится в мире – просто говорят: «Так нельзя, и все». У нас все памятники – это либо Чернобыль, либо погибшие пограничники, либо зенитки стоят какие-то: «ничего грязными руками не трогай, не смей даже косо смотреть в эту сторону, ведь люди погибли за это все….». Да за город это все, в парки!
Кладбище, а не город.
И все связано с политикой и откатами. Даже тот фонтан на Маяковского с подписью от Карташова «Это мой подарок горожанам, помните подвиг чернобыльцев…». Причем здесь чернобыльцы? Просто фонтан должен быть: красивый, дети играют. Запорожцам не хватает любви к своему городу. Город фактически строили чужие люди, и за три поколения он не стал для многих «своим».
Но изменить это можно. Своей галереей я подтверждаю, что маленькими шажками можно идти к результату.
Читайте также:
- Стало известно, во сколько бюджету обошелся символ борьбы со СПИДом, установленный в Запорожье
- Ксения Платанова: "Я создаю существ, которые показывают, как мы выглядим без маски"