Яков Носков уже почти 10 лет работает на центральный украинский телеканал 1+1. Когда вы видите в ТСН сюжеты о Запорожье – это его работа. За эти 10 лет Яша работал не только в нашем городе, он делал сюжеты во время революции в Египте, в разгар захвата нашего полуострова находился в Крыму, ездил в АТО и даже был в Чечне. Об этом мы и поговорили за чашкой кофе.
– В понимании многих журналист на центральном канале – это крутое место работы. Расскажи, что нужно было сделать, чтобы попасть на 1+1?
– Это получилось случайно. У меня был период, когда я остался без работы – примерно в 2004 году. На меня вышел представитель канала НТН и попросил снять сюжет о какой-то ерунде – о том, что в школах объявили карантин. Договорился с оператором, сняли материал, текст им понравился, и они сказали, чтобы передал сам сюжет. Думаю – отлично, и денег заработаю, и может на работу потом возьмут. А в то время с интернетом было плохо, и чтобы передать видео в Киев, надо было “забить” конкретное время и идти в передающий центр – рядом с облТВ.
Я взял кассету VHS, прихожу в нужное время, а мне инженеры говорят “Да, перегон заказан, давайте вашу камеру”. Я говорю: “Какую еще камеру?”. А они: “А куда мы кассету вставлять будем, надо чтобы вы свою камеру подключили”. Побежал на облТВ, а там операторы все разошлись, камеры под замком. В общем, так я видео и не перегнал.
Помню, иду домой и думаю: “Какой же я е*лан!”.
На этом наше общение с НТН и закончилось.
А через несколько лет мне звонит тот же человек, Оксана Мовчан, ее назначили руководителем отдела регионов на “плюсах” и она искала человека в Запорожье. Они меня очень долго уговаривали, я тогда снова вернулся на областное телевидение и не хотел уходить.
– Не хотел уходить с областного телевидения на 1+1? Странно звучит…
– Потому что на облТВ я работал главредом новостей, полностью отвечал за выпуск: подбирал коллектив, наблюдал за тем, как вчерашние студенты становятся реально классными журналистами. Думаю, у нас тогда были лучшие выпуски новостей в городе. Очень тяжело бросать, когда это твое детище, я категорически не хотел. Она мне звонила три раза, на третий раз согласился. В итоге не пожалел.
– Слышала, что ты ездил в командировку в Египет и работал там во время боевых действий. Расскажи, как ты туда попал.
– Это было примерно за год до начала войны в Украине. Там смешная ситуация была – мой оператор взял отпуск и уехал в Кирилловку. И тут мне звонят и говорят – надо, чтобы ты завтра с утра был в Киеве, потому что ты летишь в Египет, там революция началась. Звоню своему оператору, а он только посадил на автобус тёщу, взял пиво, рыбу, наконец отдохнуть собрался нормально.
Я говорю “Бросай пиво и рыбу, нас на революцию в Египет отправляют”.
В общем, он сразу же помчался из Кирилловки в Запорожье, мы впопыхах собрали вещи и еле успели на поезд, а утром мы улетели.
– Вам дали бронежилет, каску…?
– Нет, мы тогда привлекали бы много внимания. Нам сделали какую-то супер крутую страховку на случай, если что-то произойдет. И сказали, что если что, звони – будем подключать дипломатов.
– А в самом Египте как было?
– Там конечно жесть была. Я вообще ничего не знал о происходящем, мне рассказали, что в центре города идет война: противники Мурси вышли на акцию протеста, и вроде как людей поддержали военные. Я начинаю спрашивать, есть ли какая-то аккредитация, должны же проводиться пресс-конференции, официальные сообщения, а мне говорят:
Ты о чем вообще? Там революция. У кого ты аккредитацию собрался брать? Там президента сбросят скоро, все в бегах уже. Просто едь и снимай.
Предложили несколько гостиниц на выбор, все были вроде как недалеко от центральной площади Каира – Тахрир (это как наш Майдан). Выбрал “Шератон”, марка же знакомая. Там было написано – 6 километров от площади. В общем мы прилетаем, нашли такси, даем водителю адрес нашей гостиницы, и тут оказывается, что на сайте была опечатка, и на самом деле это не 6, а 60 километров – это по сути, пригород Каира, как Боярка для Киева или Вольнянск для Запорожья, только расстояние побольше.
Мы проезжаем через центр, там везде баррикады, таксист их объезжает, я говорю “Остановись, мы их снимем”, он отвечает “Не остановлюсь, а то мне машину сожгут”. Везде крики, вой, шум, все перегорожено баррикадами…
Самое сложное там было то, что мы практически не спали. А еще то, что никто там не знал английского – не мог же я с ними на арабском общаться. Нам очень повезло, что моя жена из дома по интернету смогла найти киевского скрипача, который еще при Союзе переехал работать в каирскую оперу, достала его телефон, я с ним встретился, но он сказал “Я тебе все тут покажу, но на Тахрир с тобой не пойду, я жене пообещал”.
Подходим к площади Тахрир, а там баррикады, и какие-то малолетки с дубинками стоят, подходят к нам и начинают злобно что-то орать. Он поговорил с ними на арабском, договорился, чтобы нас пустили. Хотел уже уходить, а потом так смотрит и говорит: “Нет, мне вас страшно отпускать, с вами пойду”. В общем, он нас два дня водил по местам самых жестких столкновений.
– Физическая опасность была?
– В целом нормально, но попросили снять с микрофона красную ветрозащиту с логотипом ТСН. Сказали, что она на американский канал CNN похожа, а Америка тогда не поддержала протестующих, и народ был на них обозлен. Поэтому сказали, что если вас примут за американцев, то будет плохо.
Помню, что нам с оператором на щеках нарисовали по египетскому флажку, и мы уже были как бы свои.
– Куда ты еще ездил по работе за границу?
– В Россию мотались. Это был 2012 год, когда российские пограничники на своем катере раздавили лодку с украинскими рыбаками. Тогда погибли три человека, а четвертый спасся. Он лежал в больнице в городе Ейск, и нас отправили к этому выжившему хлопцу, чтобы он рассказал, что произошло.
В Чечню нас еще отправляли – мы там неделю жили, всю Чечню исколесил. Отношения между РФ и Украиной тогда относительно нормальными были. Чеченцы хотели повысить туристическую привлекательность, и пригласили к себе журналистов. Была очень познавательная поездка, но сюжет тогда так и не вышел – не влез в выпуск.
В Корею еще летали. Там делали операцию украинскому ребенку – у него были серьёзнейшая опухоль горла. Корейские врачи сказали, что они все сделают бесплатно, если какой-то центральный канал сделает об этом сюжет. Ну мы слетали, сняли, мальчику сделали операцию, у него сейчас все хорошо, уже песни поет, в караоке выступает.
– А еще ты ездил в АТО.
– Раньше часто ездил, теперь уже нет, разве что можем кого-то подстраховать. Там на личных контактах очень много завязано.
Будь у тебя удостоверение, хоть подписанное даже самим Муженко или Полтораком, оно не сыграет никакой роли – тебе пресс-офицер что-то расскажет для галочки, и все. Им 10 раз плевать, какая у тебя бумажка.
А если ты там работаешь постоянно, военные уже знают: ага, он там был прошлый раз, снимал, ничего лишнего не показал – значит с тобой можно общаться.
Кстати, ты замечала, что на ТВ когда у кого-то берут комментарий в зоне АТО, его снимают снизу, на фоне неба? Это чтобы нельзя было вычислить позицию, привязку к местности.
Так вот, получить реально эксклюзивную информацию можно только на личных связях. Когда тебе доверяют. Мы так на Каланчаке работали. Вначале к нам относились настороженно, на второй раз стало получше, потом мы выпили с пограничниками, в четвертый раз они нас в баню повели, а после бани от гаишников отмазывали. Неприятная ситуация, но зато потом я все новости оттуда узнавал раньше, чем их начальство. До сих пор отношения с ребятами этими сохранились дружеские.
– Опасно было работать в АТО?
– Не сказал бы. В АТО военные в первую очередь заинтересованы, чтобы с тобой ничего не произошло. Если с журналистами что-то произойдет – с военных снимут голову. Поэтому на самый передок нас не пускали. А вот по-настоящему опасно было в Крыму.
– Что вы там делали?
– Тогда в Крыму только начались волнения, и казаки вместе с "беркутами" начали захватывать посты ГАИ на въезде в Крым и загородили дороги. Нам сказали – едьте в Крым и снимайте, что там происходит. А я только купил машину, буквально полгода прошло. Думаю: "Ну побьют же машину нафиг, только увидят наши микрофоны, все, капец".
В общем, мы подъезжаем к Крыму, выходим на блокпосту, а там стоят вооруженные люди, в масках, с триколорами, и начинают спрашивать "А кто вы такие?". Я показываю им микрофон, а в ответ слышу "Вы что, ох*ели?. Та мы вас сейчас покончаем". А мы уже проехали блокпост, въехали на территорию Крыма, назад мы уже не развернемся. Я прыгаю в машину и мы едем вглубь полуострова. Отъехали на небольшое расстояние и начинаем думать, как выбраться живыми.
Смотрю в зеркало заднего вида, и вижу человек 8, которые неспеша вразвалку направляются к нашей машине. Даю по газам, поехали вглубь.
В итоге мы доехали до Армянска, сделали таки материал и чудом выехали потом назад.
А потом нас еще раз отправили туда работать перед референдумом. Воинские части уже были захвачены, сообщение с Украиной прекращено. Нам сказали не брать технику, дали только маленький цифровой фотоаппарат и отправили как туристов.
Не знаю, как наше руководство договорилось, но нас сопровождали какие-то пацаны: то ли бывшие "менты", то ли охранная фирма, то ли бандиты, то ли всё сразу. Мы с ними созвонились и встретились, они взяли нас под охрану, нашли нам жилье, попросили лишний раз на улицу не выходить, и катали нас по Крыму на своей машине. Причем, за нами ездила еще одна машина с какими-то людьми, которые должны были обеспечить нам физическую защиту.
Мы там работали 10 дней. В какой-то из дней мы поехали в Бахчисарай, там захватили воинскую часть. "Зеленые человечки" уже туда вошли, а наши военные приехали на службу, но их туда не пустили. Они украинский флаг подняли, стоят возле своих машин, общаются.
Сначала все было вяло, а в какой-то момент их прорывает, и они уже на эмоциях начинают рассказывать все, что там происходило. Я понимаю, что это надо обязательно снять, говорю оператору, чтобы он включал фотоаппарат с снимал видео. Тут я слышу из-за спины шипение: "Быстро в машину". Понимаю, что это наши пацаны, которые нас курируют. Но как же тут уедешь, надо снять, поэтому я не обращаю внимания и мы с Андреем продолжаем стоять.
Тогда я слышу крик: "В машину, бл*ть, я сказал!", хватаю оператора, прыгаем в машину, оборачиваюсь, а там едет четыре огромных тентованых УРАЛа с людьми.
Два УРАЛа мы обогнали, а два не смогли – в итоге оказались зажатыми между ними. И тут один из наших сопровождающих парней, который был за рулем, говорит "Если это казаки, то нам п*здец". На этой фразе два передних УРАЛа начинают останавливаться и перегораживать нам дорогу.
В машине гробовая тишина. Сидим. И тут один из них говорит: "Все, п*здец".
А пацаны, которые с нами работали, были очень тертые жизнью. Я понимаю, что если он это сказал, значит действительно всё плохо. Сидим, ждем.
И тут эти грузовики начинают просто разворачиваться. То есть, он затормозил просто чтобы развернуться! Мы все громко выдохнули. И уехали.
– Тебя как-то проверяет служба безопасности канала, чтобы например, не работал на Россию?
– Если и проверяет, то я об этом не знаю. Честно – мне даже сложно представить, чтобы кто-то с "плюсов" каким-то образом сотрудничал с российскими медиа. До войны мы помогали коллегам, могли поделиться видео с российскими СМИ, точно так же они нас выручали, Но как только начались военные действия на Донбассе, все это резко закончилось. Насколько я знаю, все адекватные журналисты разорвали отношения с российскими холдингами.
– Какие самые морально сложные сюжеты у тебя были? Например, недавно ты снимал родителей двухлетнего мальчика, на которого упал самоубийца. Как это – выводить на разговор людей, когда у них такое горе?
– Если говорить об этом конкретном случае, то я на родителей вышел не сразу. Сначала надо было понять, готовы ли они говорить. Вышел на дальних родственников, предложил им записать комментарий. А потом уже осторожно спросил, могли бы сказать несколько слов родители. Через какое-то время перезвонили, сказали "Приезжайте".
Мне, к сожалению, часто приходится снимать трагические случаи. Последнее, что я сделаю на месте съемки – это пойду к родителям.
Стараюсь не трогать людей в такой ситуации, можно общаться с соседями, другими родственниками, дядями, тетями, дедушками. Для них это тоже трагедия, но не настолько остро воспринимается, как родителями. Вообще журналист в какой-то степени должен быть психологом, без этого ничего не получится.
Самое паскудное – это было снимать похороны наших бойцов, которых в начале АТО хронили буквально одного за другим. Когда ты это снимаешь и понимаешь, что ты молодой и достаточно крепкий человек стоишь здесь, а рядом мама прощается со своим сыном, который пошел туда. Тяжело это все переживалось.
– У тебя было такое, что ты после съемки сильно напивался, или неделю морально отходил?
– Ну неделю не было – такая работа вырабатывает определенный цинизм. Тем более, что когда возвращаешься со съемки, надо быстро готовить материал к выпуску – тут не до сентиментальностей.
Потом конечно стресс каким-то образом необходимо снимать. Бывает, что и при помощи алкоголя, ну, и преферанса. А вообще, здорово, когда просто домой приходишь и тебя обнимают.
С алкоголем у собкоров сложно – тебе же просто среди ночи могут позвонить и выдернуть на съемку. Я мобильный никогда не отключаю! Единственный раз в жизни выключил – на Новый год. Утром смотрю – 18 пропущенных звонков от знакомых. Блин, думаю, что ж случилось-то? А потом узнаю, что памятник Сталину около полуночи взорвали. Я в то утро был как Добби из Гарри Поттера – убить себя готов был. Теперь всегда на связи.
– Есть какие-то добрые сюжеты, которые тебе прямо самому понравились?
– Помню, была история про кота, который залез на дерево и три дня там сидел кричал. Кого только мы не вызывали, и в итоге какая-то автовышка приехала его снимать. Мы сделали из этого настоящий триллер.
Вроде бы чепуховая съемка, но мы выдали настолько драйвовый материал, что я получил дикое удовольствие.
Бывает приятно, когда снимаешь материал про больного ребенка, с просьбой о помощи, а тебе по прошествии какого-то времени звонят и говорят: знаете, а мы таки спасли его, собрали деньги, прооперировали, и у него все хорошо. Приятно думать, что твой материал кому-то в этой жизни помог.
– А вообще много денег перечисляют после таких сюжетов?
– Я не веду такую статистику и не звоню родителям после этого. Но насколько знаю, что в день выхода сюжета и на протяжении еще недели деньги все-таки перечисляют.
Даше Яковлевой из Мелитополя, у которой было 70% ожогов, за неделю люди 2 миллиона гривен собрали. Но там вообще жуткий случай был. Несколько дней назад девочка из США вернулась, ей кожу пересадили. А тогда вообще непонятно было, выживет ли…
Но тут очень зависит от того, как ты сделаешь материал. У меня за почти 10 лет работы на "плюсах" был уже вагон и маленькая тележка таких материалов с просьбами о помощи. Каждый надо делать по-другому. Если снимать их под копирку, они не будут трогать зрителя.
После таких материалов тоже очень тяжело. Ты их все через себя пропускаешь.
– Расскажи пару смешных случаев из своей работы.
– Как-то мы с пограничниками вышли в море на морские учения в Бердянске. До этого я думал, что у меня нет морской болезни. Это неописуемо! Мы были в море часов 7, из них я мог передвигаться, говорить и задавать какие-то вопросы от силы минут 25. Все остальное время я был в нерабочем состоянии, думал, подохну. Но материал вышел клёвый.
– У тебя бывали какие-то "лажи" во время прямых включений?
– Как-то я просто "залип" – то есть, забыл, что нужно говорить. Это было во время Майдана, нас отправили в Киев. Мы должны были дежурить ночью на улице Грушевского, где были самые ожесточенные столкновения.
Был жуткий мороз – вообще не представляю, как люди там стояли. Я был одет, как на Северный полюс, бегал греться в машину, но буквально через 7 минут понимал, что сейчас просто умру от холода. Это неописуемое было состояние, жутко тяжело. Плюс еще моральное напряжение – не понимаешь, в какой момент эти "орки" опять на тебя полезут.
В 7 утра мне надо было сделать прямое включение, а нервное напряжение и жуткий мороз сделали свое дело. Помню, что я произношу первые два предложения и просто "залипаю", впадаю в какой-то ступор. Как-то мне удалось подвести к синхрону, но половину текста я просто забыл. Меня даже не сильно ругали, отнеслись с пониманием.
Кстати, нам повезло попасть в "Межигорье" сразу после бегства Януковича. Мы тогда только приехали в Киев, чтобы подменить киевских коллег, а нам утром звонят и говорят "Бегом в Межигорье, там Янукович убежал". Мы работали там целый день, и каждый час делали включения.
А еще мы снимали репортаж из-под СБУ в захваченном Луганске. Мы его выдали в субботу и уехали. А во вторник толпа из СБУ с прибывшим подкреплением рванула захватывать все админздания. и власть окончательно перешла к сепаратистам.
Когда записывал стендап на фоне баррикад под захваченным СБУ, снял с микрофона ветрозащиту. Хотя сейчас понимаешь – эти предосторожности настолько иллюзорны были… Выскочили бы автоматчики, задержали бы – и пиши пропало. Пронесло.
– Тебе наверняка звонят и пишут очень многие люди, которые хотят, чтобы ты снял о них сюжет для ТСН. Какая должна быть тема, чтобы она подошла для центрального канала?
– Это должен быть материал, который будет интересен бабушке на хуторе в Хмельницкой области. Мы не можем делать сюжет только потому, что у человека течет потолок. Потолки текут в тысяче домов только в Запорожье. А вот если уже неделю заливает подъезд, то да – это проблема. Если предприниматели выходят на массовую акцию, чтобы отстоять свои права, и заставляют городские власти отменить незаконное решение – об этом надо рассказывать.
Нас часто упрекают, что мы снимаем "чернуху". Вот например, ребенок оперся на москитную сетку и выпал из окна. Чернушный материал? Да. Но моя жена посмотрела и убрала все москитные сетки. Да, это неприятно снимать, и жутко смотреть. Но это надо показывать, потому что тогда люди будут уделять больше внимания безопасности.
Беседовала Татьяна Гонченко, фото Славы Чиженка